Год невосполнимых потерь продолжается - теперь только в фильмах и памяти останется Георгий Данелия

Год невосполнимых потерь продолжается — теперь только в фильмах и памяти останется Георгий Данелия. Великий мастер комедии, собрат недавно ушедшего Марлена Хуциева по крови и духу: оба вносили в наше многонациональное, многокрасочное кино неповторимо обаятельный колорит родной Грузии.

Он вышел из ах какой семьи! Одни только имена звучали как праздник: Верико Анджапаридзе — его тетя, Михаил Чиаурели — его дядя, великая Софико Чиаурели — двоюродная сестра… Как было не родиться кинематографическому гению в такой обстановке! Но по первому образованию Данелия — архитектор. Окончил тот самый Московский архитектурный, откуда так много вышло строителей человеческих душ — крупнейших наших художников, поэтов, режиссеров. Есть много общего в искусстве зодчества и в художественном творчестве: чувство гармонии, чувство традиции и, на этом веками возведенном фундаменте, — жажда нового. Данелия даже успел поработать по профессии, пока не ушел в смежное искусство — в кино. Учиться повезло у Михаила Калатозова — тоже, между прочим, по настоящей фамилии Калатозишвили. У великого мастера, единственного нашего обладателя Золотой Пальмовой ветви.

Ушел, однако, не просто в кино — а в кинокомедию. Жанр от природы светлый, располагающий к добру и за него воюющий. «Дядя, вы дурак?» — этот простодушный вопрос маленького героя его первой картины «Сережа» застрял в памяти поколений как девиз времени, впервые за советскую историю рискнувшего называть вещи своими именами — прямо и бесстрашно.

И Данелия стал в ряд трех мушкетеров нашей оживавшей на свежем воздухе комедиографии — плечом к плечу с Эльдаром Рязановым и Леонидом Гайдаем. У каждого свое лицо, своя манера, свое видение мира. Гайдай веселился, озоровал и смешил, Рязанов прокладывал в жанре социальные маршруты, так как и умел быть не только добрым, но и язвительным. Данелия вносил в это комедийное варево вкус своей Грузии — неспешной, несуетной и мудрой, как вечность. Вкус ее рек — чистых и быстрых, ее винограда и ее вина, без которого ни один вопрос не решишь. Он в самом себе воплощал провозглашенный тогда принцип интернационализма — как естественного сплава традиций, навыков, говоров и дружественных друг другу культур: любил и свой Тбилиси, и свою Москву, и свою «Сулико» — и «На речке, на речке на том бережо-очке мыла Марусенька белые ноги…». Он даже сделал эту песню о Марусеньке лейтмотивом многих картин — получилось, что эта Марусенька нежилась словно бы на бережочке Терека. Это потом нам объяснят, что братства народов никогда не было и не бывает, а тогда оно самым естественным жило в талантах таких мастеров, как Данелия, Хуциев, Калатозов, Товстоногов, далее везде… Они и создавали вот это уникальное искусство, о котором и поностальгировать не грех.

И это было кино любви. Никто не сделал у нас таких полных любви, света и правды фильмов о Москве, как грузины Хуциев в «Заставе Ильича» и Данелия в лирической комедии «Я шагаю по Москве».

«Тридцать три» — черно-белая комедия Данелии о том, как у Травкина молодой стоматолог обнаружил 33 зуба — и началось то, что знакомо очень хорошо и России, и Грузии: лавина на пустом месте, много шума из ничего. И вот уже Травкина везут к московским светилам, и вот уже телевидение объявляет его посланцем иных планет, и лингвисты уже консультируются с ним, стоит ли писать вместо «заяц» — «заец» (отклик фильма на реально шумевшие тогда споры о реформах языка). Бурная народная фантазия привольно пузырилась в этом фильме, у чиновников вызвавшем настороженность, у зрительских масс — прилив оптимизма. Потому что, пока человек смеется над собой, живы его надежды. Тогда замечательный комедийный актер Евгений Леонов стал любимцем Данелии и его талисманом, а Данелия вошел в число любимейших режиссеров, как тогда экономно писали, ширнармасс.

Но всю жизнь он так и курсировал между двумя малыми родинами, образуя в душе родину большую, каких больше нет на свете. Снимет про русских Афоню и боцмана Росомаху — потом про грузинского пилота Мимино. Снимет «Осенний марафон» про корневую неустойчивость национального характера — и полетит на планету Кин-дза-дза, где, практически как у нас дома, изъясняются междометиями и многозначительными ультразвуками. Эта планета оказалась универсальным ключом к национальному характеру, что русскому, что грузинскому, и шесть лет назад Данелия к ней вернулся уже в другой эпохе, в другой стране и в другом жанре — его первый и единственный опыт в анимации. И повсюду, на любых берегах, даже в инопланетных пустынях мы узнавали свое земное человечество. Увиденное через призму советских иллюзий, грез и заблуждений времени — но все равно родное, общее, живущее на маленькой и очень хрупкой планете. Как-то Данелия заинтересовался романом француза Тилье «Мой дядя Бенжамен» — получился чисто грузинский фильм «Не горюй», и выяснилось, что нравы обитателей Парижа и Тбилиси друг от друга неотличимы. И темперамент. И обаяние. И любовь к жизни. В этом фильме Данелия свел Евгения Леонова с Софико Чиаурели, Сергея Филиппова с Верико Анджапаридзе, в нем с новой стороны он открыл стране мощный талант Серго Закариадзе.

Это было кино теплое и мудрое, таких теперь не делают. Это было улыбчивое кино — не по приказу, а по составу души. Это было терпкое кино — потому что хорошее кино от хорошего вина отделяет только одна буква. Оно оставляет послевкусие восхитительное и долгое — на всю жизнь.

Теперь все три мушкетера, три рыцаря нашей комедии, представлявшие три грани жизненно необходимого нам волшебного алмаза, от нас ушли, соединились где-то там, в гипотетической вечности. В истории, где Чарли Чаплин улыбается Федерико Феллини, а Ингмар Бергман беседует по душам с Марленом Хуциевым. Нам стало несопоставимо хуже без их улыбок, доброты и мудрости. С нами остались фильмы, память и любовь. И жизнь в ожидании новых гениев продолжает хромать дальше.