Иван Шестак: «Памяти поэта Вадима Ярцева, который жил рядом с нами и о котором мы ничего не знаем»

Перелистывая не в первый раз страницы антологии стихов о БАМе, которую в свое время собрал Владимир Гузий и которая была издана в СП «Наука» (г. Новосибирск) в 2004 году, был уверен, что со своей дотошностью Володя не мог пропустить кого-то из поэтов, живущего и работающего на магистрали. И ему отведено соответствующее место на страницах поэтического сборника «Ветка багульника». Этой версии я придерживался все годы. И вдруг всплывает фамилия Вадима Ярцева, человека, который жил и творил в Усть-Куте в конце девяностых и в начале двухтысячных годов. Как так получилось, что бамовцы ничего не знали о нем и его поэтическом даре? Конечно, на Западном участке БАМа встречались авторы, которые привлекали к себе внимание и творчество которых становилось достоянием общественности. Но почему в стороне от этого процесса был Ярцев? И даже Володя Гузий, бывая в тех краях, не смог занести в свой блокнот его имя. Тайну эту предстояло разгадать, и я окунулся в биографию поэта, влез в его поэтическую мастерскую. Влез и застрял. Знакомство с его поэзией стало для меня настоящим поэтическим потрясением.

Прошу вас – ​простите. Простите меня!

Вадим Аркадьевич Ярцев родился в 1967 году в поселке Пашино под Новосибирском. Вскоре семья переехала в Усть-Кут. С тех пор вся жизнь Вадима Ярцева была связана с городом на реке Лена. Он очень рано научился читать, обладал великолепной памятью. В школе интересовался историей, литературой, политикой. В его доме, где всегда ценили хорошую литературу, часто звучали стихи и песни Булата Окуджавы, Владимира Высоцкого, Александра Галича. Увлекался поэзией, фотографией, музыкой, коллекционировал книги и грампластинки. За его внешней замкнутостью и застенчивостью скрывалось очень доброе сердце, умение сострадать и сочувствовать.

После окончания школы Вадим Ярцев поступил на исторический факультет Новосибирского государственного университета. На втором курсе его призвали на службу в Советскую армию. Два года армии закалили его, тем не менее учебу в университете продолжить не удалось, и Вадим устроился на работу на Осетровскую торговую базу «Холбос» сначала грузчиком, затем, после окончания Осетровского речного училища, сменным помощником директора по погрузо-разгрузочным работам, где трудился до 2001 года.

Потом всё пошло кувырком. Его интересы и дело, которое любил и знал, не совпали с требованиями новых работодателей. Пришлось уйти. Наступили дни, когда не было возможности устроиться на работу. Писать стихи? Кому они были нужны в то время? В условиях нового государства и общества Вадиму, как и большинству его сверстников, во многом пришлось перестраиваться. Не нравилась ему эта перестройка, не принимала душа и сердце то, что творилось в бывшем Советском Союзе. Распад СССР он воспринял как величайшую трагедию современности и ярко выразил свое отношение к произошедшему в стихотворении «Прощание с Союзом».

Не с двушкой затёртой и ржавой —

Прощаюсь с великой державой.

«Родопи» из куртки достану

И спичек у друга стрельну.

Оплакивать больше не стану

Пропащую эту страну.

Мы сами свободу глотали

К исходу суровой зимы.

Империю мы промотали,

Пропили Отечество мы.

Теперь ничего не исправить,

Былого назад не вернуть.

Империи – ​вечная память,

А нам – ​неприкаянный путь.

Держава отчаянных Ванек,

Как птица, расстреляна влёт.

Как будто огромный «Титаник»,

Отчизна уходит под лёд.

Советский по крови и плоти,

Я слёзы сглотнул — ​и молчу.

Вы этой тоски не поймёте,

А я объяснять не хочу.

Горькие и честные мужские стихи, от которых становится не по себе болеющему за свою Родину читателю. Скорбь об утраченной стране, переживание за Россию с непонятным и непредсказуемым будущим, в которой она оказалась на стыке двух эпох, болью отзывались в его сострадающем, но израненном сердце. Гасить боль частенько приходилось с друзьями, у которых, как и у него самого, не сложились производственные и личные отношения с людьми, стоящими у истоков зарождающегося российского капитализма, а порой наедине с бутылкой, после которой рождались строки:

И нет ни Родины, ни флага,

А то, что есть — ​ненужный хлам,

И лишь живительная фляга

Меня спасает по утрам.

Какие дали нас манили!

Какой нам грезился простор!

У нас был выбор: или — или

(Довольно, в общем-то, простой).

Теперь ни выбора, ни цели.

Холодным ветром мир продут.

И те, что чудом уцелели,

От жизни лучшего не ждут.

Я стал психованней и злее.

Мне ваш уют, как в горле кость.

Наступит утром отрезвленье —

Меня привычно душит злость.

Я — ​сын великого народа.

Меня не спрячете. Я — ​ваш.

Ах, эта пьяная свобода!

Ах, этот радостный кураж!

Подрабатывая сторожем в школе, Вадим не терял надежды получить высшее образование. И в 2008 году он все-таки заочно оканчивает исторический факультет Иркутского государственного педагогического университета. Но, к сожалению, работать по специальности «учитель истории» ему почти не пришлось. Уже не было здоровья. Сердце не выдерживало нагрузок, стрессов и жизненных неурядиц, которые, как ком, нахлынули на поэта после смерти мамы. Всё это осложнило его жизнь, отразились на здоровье гораздо сильнее, чем можно было предположить. В 2010 году друзья помогают Вадиму выпустить первый поэтический сборник «И все же несколько минут я был свободен!». В аннотации к нему Вадим напишет: «Нашему поколению очень не повезло. Воспитанные в советских традициях, мы в большинстве не были готовы к новым временам, жестким и циничным. Пришлось ломать себя на ходу. Наиболее способные, конечно, оказались наверху, а многие растерялись. К таким растерянным причисляю себя и я. В своих стихах я попытался выразить мироощущение своего поколения…»

С трудом в сознанье приходя,

Глаза открою в темнотище.

Не помню, кто я сам, хотя

Как будто принц, скорее нищий.

А может, гость иных миров,

Посланец из небесной сини…

Вчера набрались — ​будь здоров!

Теперь лишь так и пьют в России.

Какой там гость — ​простая пьянь!

Как за окошком ветер стонет.

Похмельному в такую рань

Идти к ларьку — ​да нет, не стоит.

Я знал, что будет пыль столбом,

Друзья–​приятели упьются —

И кто слабее — ​под столом,

А кто покрепче — ​мордой в блюдце.

И чья беда, и чья вина?

Нас била в зубы жизнь и гнула,

И та, что мне была верна,

Давным-давно рукой махнула.

А впрочем, что тут говорить?

Мы все идем к заветной цели.

Чертовски хочется курить,

Да только спички отсырели.

Сгорай от мутного стыда,

И про себя тверди почаще:

«Оставь надежду всяк сюда

Входящий…»

* * *

Всё ходил по тоненькому краю.

Револьвер по случаю запас.

Как не застрелился — ​сам не знаю.

Что скрывать — ​испытывал соблазн.

Что поделать — ​жизнь не получилась. А дожив до тридцати годов,

Радуюсь, что это не случилось.

Понимаю: к смерти не готов.

Бес меня тогда водил, наверно.

Нашептал, подлец, — ​и был таков.

Думал застрелиться, взрезать вены,

Насмешить таких же дураков.

Видно, есть ещё какой-то тормоз,

Что сработал в том плохом году.

Я не застрелюсь, умом не тронусь,

В лестничный пролёт не упаду.

Револьвер отнёс на барахолку,

Чтобы не оттягивал карман.

И мои друзья не знают толком,

Как я дров чуть-чуть не наломал.

Видно, в канцелярии небесной

Дрогнула у писаря рука.

В длинном списке, лишь ему известном,

Не был я им вычеркнут. Пока.

Вспоминай, залечивая раны,

Как со смертью был накоротке,

Лицедей нелепой мелодрамы

В этом захолустном городке…

* * *

Меж нами нет чёткой границы.

Бог весть, что мы завтра найдем.

Мы как перелётные птицы —

Кочуем и ночью, и днём.

Свобода! И мы замираем

В прощальном крутом вираже.

И то, что нам кажется раем,

Назавтра приестся уже.

Спасибо за то, что любила,

Что так малодушно лгала,

За то, что меня отпустила,

За то, что обратно ждала.

Ах, как задыхалось и пело,

Чужое отринув враньё,

Шальное бездумное тело,

Весёлое тело моё.

Мелодией бредя весенней,

Мы пели всю ночь напролёт.

И нам улыбалось везенье —

Никто уже так не споёт.

За вечные эти минуты,

Уйдя в предрассветную тьму,

Кивну благодарно кому-то,

Да так и не вспомню — ​кому…

Душевные и физические боли все громче заявляли о себе, особенно после ухода из жизни мамы, которую очень любил. Вадим Ярцев прекрасно понимал, что дело движется к концу, как это ни печально. Нет здоровья, нет цели в жизни, нет веры в будущее новой России. Выходит, далеко не простой и не гладкой была его земная жизнь, о чем постоянно прослеживается в его поэзии.

К великому сожалению, в 2012 году поэта не стало. Он ушел очень рано, в возрасте 45 лет. Похоронен в Усть-Куте на городском кладбище. Надо сказать, что о Ярцеве известно сравнительно немного. С публикацией его стихов долгое время не получалось: совестливая поэзия Вадима оказалась невостребованной в новой России. Он мало публиковался, что для талантливого поэта подобно смерти. При жизни он увидел только один сборник своих стихов, изданный маленьким тиражом. Второй сборник «Марш Славянки», собранный и изданный друзьями, вышел из печати в 2013 году после смерти поэта.

Уходя в мир иной, Вадим Ярцев попросил прощения у всех, с кем жил, дружил, общался. Вот оно:

ПРОЩЕНИЕ

Простите меня, что порой ошибался.

Чем выше взлетал — ​тем сильней расшибался.

Чем ярче горел — ​тем быстрее погас.

Немногого, впрочем, хочу я от вас —

Задел ли кого необдуманным словом,

Обидным поступком иль взглядом суровым,

Я знаю — ​вы твердые, будто броня,

Но все же прошу вас — ​простите меня.

Простите меня. Не таите обиды.

Игра завершилась. Все козыри биты.

Невесело жить, втихомолку кляня

Друг друга. Прошу вас — ​простите меня.

Мы в пасынках ходим у этой эпохи,

Но если вглядеться — ​не так уж мы плохи.

Нас просто задергали день ото дня.

Прошу вас — ​простите. Простите меня.

PostScript

Этим стихотворением я хотел закончить страницу памяти, посвящённую прекрасному русскому поэту, жившему в Усть-Куте, Вадиму Ярцеву. Но точку ставить не хотелось. Постоянно в памяти возникал образ второго прекрасного поэта, жившего в Тынде, Владимира Спиридоновича Гузия, рано ушедшего из жизни, как и Ярцев. Первый в 45 лет, второй в 53. Кончина первого – ​2012, второго – ​2009‑й. По разному сложились их жизненные пути, но было и объединяющее слово – ​поэзия. Их призвал Бог «глаголом жечь сердца людей», и они жгли, пробиваясь каждый своим путем к сердцу читателя. Но было в их творчестве и общее – ​боль за разваленную страну, за народ, у которого была единая цель, единый язык. Читая Ярцева, я тут же вспоминал строки Гузия:

Я шёл двадцать лет, а пришёл к бездорожью…

Но я не желаю в глубины трясин,

Где время замешано с кровью и ложью

И звон пустословия невыносим.

Новейшее время становится древним,

Я прошлым столетьем внезапно ошпарен:

Я продан с семейством, я продан с деревней,

И продал меня промотавшийся барин.

Сегодня не верю ничьей болтовне.

Не верю указам — подробным и ловким.

Из сотен бумаг вспоминается мне

Пустой корешок комсомольской путёвки.

И чем дольше размышлял я о поэтах, их судьбе и жизни, тем всё грустнее становилось мне от утраты первого и второго. Особенно Владимира Гузия, который многие годы был рядом со мной и моими друзьями. В 2019 году, в год 45-летия с начала строительства БАМа, исполнится десять лет, как его нет с нами. Считаю, этот год мы должны посвятить не только стройке, но и Владимиру. Стихи его должны звучать в школах города, со сцен культурных учреждений, театра, на улицах и площади столицы БАМа. Его творчество достойно такой чести. Более того, администрации города надо принять решение об учреждении ежегодной премии имени Владимира Гузия в размере 15‑20 тысяч рублей лучшему юному дарованию Тынды. Эти предложения должны войти в общий план подготовки города к 45-летию БАМа. Моя же задача – способствовать выполнению задуманного, рассказать в СМИ о жизни поэта, его любви к краю, по которому прошла магистраль, к женщине, подарившему ему двоих прекрасных сыновей, к дороге, ставшей для него и для всех нас лучшей дорогой нашей жизни.