Иван Шестак: «Моё познание ГУЛАГа»

Появившиеся на страницах газеты «БАМ» материалы, посвященные приходу в Тынду в 1937 году первого поезда, заставили меня глубоко призадуматься. Как-то стало не по себе от того, что, рассказывая в периодической печати о строительстве БАМа и людях, которые возводили магистраль, я касался только советского периода, очерченного 1972-1989 годами. Конечно, в моих писаниях упоминалось о страшном прошлом этой стройки, но это были крохи из всего написанного. А ведь я мог бы поведать читателю о том времени гораздо больше, ссылаясь на воспоминания очевидцев и свои личные житейские наблюдения.

...В далёком уже 1958 году я оказался в Иркутской области в посёлке Заярск, где в то время размещалось управление строительства «Ангарстрой», принимавшее участие в строительстве линии Тайшет-Братск-Лена. Каково же было мое изумление, когда я увидел в поселке лагерь для заключённых. Как же так? Рядом посланцы комсомола, к которым причислял себя и я, строили Братскую ГЭС, а тут обтянутые колючей проволокой бараки, различные постройки, оставшиеся после ликвидации лагеря, плакаты, призывающие к ударному труду на благо Родины. Какие злодеяния совершили люди, оказавшиеся зимой в крае трескучих морозов и кровососущей мошки в летнее время? Лагерь пустовал, убирать его не торопились. Подойдут к поселку воды Братского водохранилища, поведали мне старожилы, всё будет сожжено, остатки строений, как и кладбище вода закроет. Уберут из Заярска и перевезут в Братск (поселок Осиновка) только добротные жилые дома, Дом культуры, да контору управления «Ангарстрой».

В Заярске я и услышал впервые незнакомые для меня слова Тайшетлаг, Озерлаг. Потом к ним добавилась аббревиатура ИТЛ – исправительно-трудовой лагерь. Я стал задумываться, чтобы это всё значило? Слово лагерь мне хорошо был знаком по детским воспоминаниям. После войны недалеко от моей родной белорусской деревни Опечки располагался лагерь для военнопленных немцев, куда мы, пацаны, частенько наведывались, перебрасывая через забор и колючую проволоку куски хлеба, печёную картошку, фрукты. Немцы отвечали взаимностью. В нашу сторону летели губные гармошки, разные побрякушки, изготовленные кустарным способом вилки и ложки. Нас часто гоняла охрана, отбирала то, что не успели подобрать, ругали родители, но мы, не испытывая ненависти к пленным, продолжали свои детские забавы. Не доходил тогда до нас весь ужас злодеяний, сотворенных этими и другими взрослыми дядями в той же Белоруссии.

И вот через десятилетия – снова знакомство с лагерем, только уже с приставкой ИТЛ. И чем больше узнавал, тем больше поражался тому, что происходило за стенами этих исправительно-трудовых заведений. Спустя несколько лет, когда я работал в Братске литературным сотрудником газеты «Огни Ангары», судьба свела меня с бывшим начальником особого лагеря Озерлаг полковником С. Евстигнеевым. После увольнения он был утверждён на должность заместителя начальника Братскгэсстроя по кадрам и быту, и ему вменялся контроль за работой редакции. Конечно, гидростроитель он был никудышный, но опыт работы с кадрами, по всей видимости, имел немалый. Полковник не делился с общественностью рассказами о лагерной жизни заключённых, игнорировал и нас, журналистов. И всё же кое-что нам удалось выдавить из него.

Выросший в Белоруссии в послевоенное время я многое узнал о злодеяниях фашистов, оставивших свой кровавый след на белорусской земле, и практически ничего не знал о судьбе сотен тысяч людей, погибших в лагерях по воле правителей великого Советского Союза. Евстигнеев был немногословен, но поведал, что отбывающие наказание в Озерлаге не принадлежали к уголовному миру. Это был действительно особый ИТЛ. В его состав входили бандэровцы, солдаты и офицеры армии генерала Власова, осуждённые за измену Родине, предатели, военнопленные японцы, немцы, финны, узники немецких лагерей, которые, освободившись из одного плена, оказались в другом. Была и другая категория людей с разными судьбами и профессиями: поэты, писатели, врачи, артисты, включая знаменитую Лидию Андреевну Русланову, композиторы, художники, разведчики, которых по каким-то причинам отзывали из-за границы арестовывали и сажали. Все они как политзаключённые отбывали срок по статье 58 УК СССР. После разоблачения в 1956 году Н.С. Хрущевым на ХХ съезде КПСС культа личности Сталина многие из них были реабилитированы и покинули места заключения, другие томительно ожидали часа своего возвращения. Вырисовывалась совершенно другая картина жизни людей, заполнивших многочисленные лагеря, разбросанных по Колыме и Сибири.

Характерно, что за всем этим я ни разу не слышал аббревиатур БАМ и ГУЛАГ. Шла речь только о строительстве железной дороги Тайшет-Лена, которую вместе с заключёнными вели к берегам реки Лена и транспортные строители «Ангарстроя». В буднях великой стройки, каковой являлась Братская ГЭС, тема лагерей ушла в сторону. Но вскоре мне напомнили о ней. И, как это ни покажется странным, в Белоруссии. Будучи в отпуске, я старался повидать всех родственников, проживающих неподалёку от родной деревни. Дядя Ваня жил на хуторе Борок. В один из дней мы с супругой и отправились к нему в гости. Несмотря на то что время отсчитывало шестой десяток советской власти, он так и не вступил в колхоз и не переехал из хутора в деревню, куда заставляли переселяться хуторян, мотивируя, что постройки и сад мешают вспахивать землю. Дети выросли, разъехались, остался он на хуторе с женой и небольшим подворьем, в котором хрюкали свиньи и кудахтали куры. Цивилизации никакой: керосиновая лампа, печь на кухне, стояк в зале для обогрева. Учитывая его неприязнь к колхозам, ему было запрещено пользоваться электричеством, косить траву для заготовки на зиму сена, пахать и сеять, гнать самогон. Но он умудрялся заваривать брагу и получать из неё добротный напиток. Это была его валюта, которой дядя Ваня рассчитывался с председателями колхоза и сельсовета за заготовку дров и скошенное в запретном месте сено.

За проделки единоличника (так называли тех, кто игнорировал колхоз) дядя Ваня отсидел срок. Но я не знал, где он отбывал наказание. Каково же было моё удивление, когда, сидя за столом, он вдруг спросил, бывал ли я в Тайшете. Вопрос удивил меня. Откуда такой интерес к сибирскому городу?

– Отбывал свой срок в Тайшетлаге, – медленно произнёс он, закусывая солёным огурцом. – В ранге трудопоселенца, так назывались подобные мне заключённые, сидевшие по такой же статье, что и я.

По его рассказу, с крестьян, хотя он значился как кулак, не драли надзиратели три шкуры. Все «прелести» лагерной жизни доставались политзаключённым. Тайшетский ИТЛ был частично переведён на каторжный режим содержания заключённых, тем самым решался вопрос повышения эффективности принудительного труда. Невозможно представить, что это значило для тысяч людей, отбывающих наказание. Далеко не всем удавалось выжить от такой эффективности…

Так снова прикоснулся я к теме БАМа и ГУЛАГа, о которой ничего не знал, и более того ни разу не слышал. Прояснил ситуацию в 1974 году, поведав миру о строительстве Байкало-Амурской железнодорожной магистрали, генсек ЦК КПСС Л.И. Брежнев. И я стал задумываться о предстоящей реализации крупнейшего проекта Советского Союза, искать в нём свое место. Так оказался в Тынде и только тут узнал, откуда начинается БАМ и где он заканчивается. Услышал и о ГУЛАГе – Главном управлении лагерей и мест заключений НКВД СССР. Оказалось, задолго до 17 съезда ВЛКСМ и отправки на трассу первых комсомольских отрядов Байкало-Амурская магистраль строилась на костях заключённых в довоенное, военное и послевоенное время. А информации о том, что в 1937 году в Тынду пришёл первый поезд, не хотелось верить. Вот это да! Так кто же тогда первостроитель великой трассы? Какими нитями связать одно с другим, прошлое с настоящим, настоящее с будущим? Оставалось одно – нитями памяти.

Прошлое БАМа требовало времени и особого к себе внимания, но его у меня не было. Наделавшая шума на весь мир стройка закружила меня. События развивались стремительно, и мне, как журналисту, требовалось освещать их, писать новые страницы истории БАМа, наполненной высокой идеей созидательного труда поколения семидесятых. Я не задумывался над тем, что с каждым годом сокращается число людей, участвующих в стройке, где мобилизационную скрипку играл не ЦК ВЛКСМ, а НКВД. Потом началось осмысливание сделанного. Благо, историей БАМ занялись другие, появилась возможность прикоснуться к документам тех лет, найти и опубликовать рукописи воспоминаний участников стройки. Это относится и к строителям линии Бам-Тында, которые, досрочно уложив стальную колею, дали возможность жителям посёлка увидеть пришедший в Тынду первый рабочий поезд. Произошло это в 1937 году в день 20-летия Великой Октябрьской Социалистической революции. Следовательно, в нынешнем году исполнится 80 лет событию, которое мы должны широко отметить, вспоминая и отдавая дань памяти не только тем, кто строил линию, но и всем, кто прошёл через кровавое сито ГУЛАГа.

И, конечно же, к 7-му ноября 2017 года мы обязаны установить памятник жертвам политических репрессий, людям, уложившим первые километры великой магистрали. Каким ему быть – вопрос. Это тридцатые годы, но, к нашему стыду, в городе нет памятника строителям семидесятых и восьмидесятых годов. Следуя моей логике, напрашивается один вывод: нужен монумент, сочетающий в себе прошлое и настоящее. И в этом, оказывается, я не одинок. Найдётся при желании и место, одно из них – сквер возле районной администрации с пустующим фундаментом, который давно надо или убрать, или облагородить. Вопрос установки памятника надо рассмотреть заранее, наметив точку, от которой и надо плясать, разрабатывая символ памяти.

Сегодня я достаточно информирован о деятельности ГУЛАГа. Есть А. Солженицын со своим «Архипелагом», есть Интернет, заполненный документами, воспоминаниями, рассуждениями, отрывками из различных произведений, рассказывающих о лагерной жизни. Но всё ли мы знаем о том времени? Далеко нет. Моё познание ГУЛАГа продолжается. Не всё рассекречено, не все страницы архивных материалов перевёрнуты. Так что есть над чем работать, беда только в том, что в Тынде не так-то просто найти неизвестное об известном.